Редактор Регина Данкова
Художественный редактор Алексей Иванов
Корректор Галина Кузьминова
Издательство «Время»
http://books.vremya.ru
letter@books.vremya.ru
Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2019
Художественное электронное издание
6+
Оформление Валерий Калныньш
Иллюстрации Ирина Капралова
Вербовская, А. М.
Когда мой папа надевает шляпу : повесть в рассказах / Анна Михайловна Вербовская. — М. : Время, 2019. — (Время — детство!).
ISBN 978-5-9691-1851-5
У папы героини повести Анны Вербовской удивительная шляпа. В ней собрано множество забавных историй и небывалых приключений. Когда он её надевает, мир расцвечивается новыми красками, ботинки поют песни, цирковые слоны пускаются в пляс, само варится варенье и все болезни излечиваются моментально. И пусть папа так и не стал лётчиком, не сумел выиграть битву с домашним котом, а в детстве его исключали из школы. Зато у него есть настоящий, самый преданный друг. И ещё он знает всё на свете. Почти всё. Повесть «Когда мой папа надевает шляпу» вошла в длинный список литературного конкурса имени Сергея Михалкова.
© Вербовская А. М., 2019
© «Время», 2019
Я всегда думала, что мой папа знает всё. Ну буквально — всё, про всё и обо всём на свете.
— Так не бывает, — скромно открещивается от титула всезнайки папа. — Всего на свете не знает никто.
Никто, может, и не знает… но папа же не никто… папа очень даже кое-кто… и этот кое-кто знает кое-что… и не просто кое-что, а всё… ну то есть абсолютно всё…
— Ну это ты загнула, — спорит папа. — Абсолют недостижим. Хотя, если посмотреть на это с философской точки зрения… то есть если считать абсолют вечной первоосновой всего сущего…
Иногда я вообще не понимаю, что он говорит.
— Что тут не понимать? — расстраивается папа. — Это же очевидно: философы-идеалисты… ну Спиноза, например, или, допустим, Шеллинг… они рассматривали абсолют как некую единую бесконечность…
Я же говорю: он столько всего знает! Просто страшно! Настоящая ходячая энциклопедия! Справочное бюро! Стол находок забытых правил и формул!
Например, папа знает, как легко и просто запомнить число Пи. Он так обычно и говорит:
— Это я знаю и помню прекрасно…
— Ты-то помнишь, — говорю я. — Не сомневаюсь. А мне ещё два примера и задачу решать…
Папа смеётся:
— Так я же тебе подсказал!
— Где ж ты подсказал?
— Ну как же? В слове «это» три буквы. «Я» — одна буква. «Знаю» — четыре. Что получается?
Ничего не получается. Издевается он, что ли?
— Получается три — один — четыре. Три целых, четырнадцать сотых. Число Пи.
У папы много таких хитростей и поговорок.
— Как однажды Жак-звонарь голубой сломал фонарь, — сообщает он, показывая пальцем на распустившуюся в послегрозовом небе радугу.
Ну и при чём тут этот Жак со своим дурацким, к тому же ещё и сломанным фонарём?
— Красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый, — объясняет папа. — Цвета радуги. Посмотри на первые буквы.
Я смотрю. Только не на буквы, а на радугу. Красиво. Разноцветно. Непонятно.
— Ну как же! — Папа из последних сил пытается сохранить терпение. — Это же спектр! Каждый охотник желает знать, где сидит фазан!
Час от часу не легче. Я лично не охотник. И где сидит фазан, знать совершенно не желаю.
А желаю я знать совсем другое.
Почему, например, камень в воде тонет и рояль в воде тонет, а корабль, на который погрузили кучу камней и вдобавок рояль, — нет?
Зачем в бублике дырка?
Отчего самолёты не машут крыльями, как птицы?
Как в эклеры запихивают крем? И главное, кто?
Куда мусорные машины увозят весь мусор?
Почему вода в ванне всегда закручивается в одну и ту же сторону?
Где на самом деле зимуют раки и когда они свистят на горе?
Для чего пауку восемь ног, если у жука их шесть?
Почему про белый хлеб говорят «батон», а про чёрный «буханка»?
Что такое ералаш?
Зачем страусу крылья, если он всё равно не умеет летать?
Почему ангина называется ангиной, а скарлатина скарлатиной и кто вообще придумывает всякие смешные слова?
Зачем нужно так долго учиться в школе? Столько лет псу под хвост…
Почему бабка в сказке испекла именно колобок, а не, скажем, расстегай или кулебяку?
Кто вообще все эти народные сказки сочиняет? Не может же быть, чтобы сразу целый народ…
Какая разница между царём и королём? И ещё — между графом и параграфом?
Где учат на изготовителя эклеров и как туда поступить?
Кто больше: слон или кит? И если они будут драться, то кто победит?
Сколько у Сатурна колец и из чего они сделаны?
И ещё очень-очень много всяких разных вопросов. Что самое интересное, у папы есть ответ на каждый из них. Можете не сомневаться. Он даже знает, что изготовитель эклеров на самом деле называется кулинаром и готовят этих самых кулинаров в специальном техникуме. Но мне про это думать ещё рано, потому что сначала надо доучиться в школе. И желательно учиться хорошо, на все пятёрки. Зря я всё-таки у него про этого изготовителя спросила…
— Если честно, я сам… ну я вообще-то с детства мечтал стать поваром…
— Разве не лётчиком?
— Да какая разница! — говорит папа. — Всё равно ведь стал инженером… А то готовил бы сейчас всякие плюшки-ватрушки… салаты строгал… крутил в мясорубке котлеты…
— А кто бы крутил штурвал?
— Какой штурвал?
— Ну как же! Самолёта!
— Что штурвал! Я бы вам борщи варил, пироги пёк…
Представляю, что бы он нам напёк… Слава богу, что для пирогов и борщей у нас есть мама.
— Зато мама не знает, что такое первичный бульон! — заявляет папа, хитро прищурив глаз.
Ха! Кто ж этого не знает! Первичный бульон — это такой бульон, который только что закипел, и мама снимает с кастрюли крышку, берёт шумовку и этой шумовкой пену — хрясь! — вон из кастрюли, чтоб не портила всё дело.
— Первичный бульон — это такая субстанция, в которой из простейших соединений… ну, там, аммиака, водорода и всякого прочего… в общем, возникла вся земная жизнь.
Если бы я не была так уверена, что папа знает всё про всё на свете, я, конечно, сказала бы, что это полнейшая чушь и белиберда. Какая жизнь может зародиться в бульоне? И кто ж его варил, когда на Земле никого и ничего не было — ни кастрюли, ни даже самой малюсенькой жизни?
— Понимаешь, есть такая теория о постепенной химической эволюции молекул, содержащих углерод, в первичный бульон. Это только так называется «бульон», а на самом деле…
Дальше слушать совершенно необязательно. Всё равно ничего не понятно. А то, что мой папа умнее всех на свете, я знаю и так, без бульона.
— Пап, а откуда вообще взялась наша Земля? И все планеты, и Солнце, и звёзды? И что было, когда вообще ничего не было?
О! Про это папа может говорить часами. Про Большой взрыв, далёкие галактики, расширяющуюся Вселенную.
— Понимаешь, она, наша Вселенная, не только расширяется, но и одновременно с этим охлаждается…
— А как же глобальное потепление?
— Это совершенно разные вещи! Понимаешь…
Я, конечно, не понимаю. Но это совершенно не важно. Я ж спросила не для того, чтобы понимать. Просто мне лень выносить мусор. И посуды — полная раковина, хоть я и обещала: каждый день… после обеда… За уроки я даже не садилась…
— Сколько-сколько миллионов лет назад?.. Не миллионов?.. А! Миллиардов! Так сколько этих миллиардов? Тринадцать? Пойду, пока не забыла, запишу!
На самом деле это такой отвлекающий манёвр. Папа, когда рассказывает про космос, забывает обо всём: о посуде, мусоре, невыученных уроках…
А интереснее всего он рассказывает про всякие созвездия. Тут уже я забываю о своём отвлекающем манёвре и слушаю открыв рот.
Взять, например, Большую Медведицу. Знаете, почему она медведица, хотя на деле это самый обыкновенный ковш с длинной изогнутой ручкой? Вот и я раньше не знала. Пока мне папа не рассказал.
— Давным-давно, когда на горе Олимп ещё обитали боги и правил ими могучий и всесильный громовержец Зевс…
Я люблю, когда папа не сыплет своими непонятными научными словами и цифрами, а рассказывает вот так — неспешно, загадочно и в то же время очень ясно. Сразу представляешь себе всё, о чём он говорит: высокую, как Казбек, гору, бородатого взлохмаченного Зевса.
— И вот однажды Зевс влюбился в нимфу Каллисто. А Гера, жена его, Зевса-то и приревновала…
Ха! Я бы на месте этой Геры тоже спокойно на месте не сидела бы. Все волосы этой Каллисто повыдергала бы… Только у них там, на Олимпе, всё ещё сложнее и запутаннее было. И Зевс этот чего учудил! Взял и превратил Каллисто в медведицу, чтобы навечно отправить её на небо. Странное всё-таки у этих богов было представление о любви.
— Пап!
— А?
— А когда Вовка в спину толкает или по башке портфелем — это любовь?
— Ха-ха-ха! — смеётся папа. — Ну какая ж это любовь? Это самое настоящее мелкое хулиганство! За это ему знаешь что полагается… по этому… по кодексу…
— А что вообще такое любовь?
— Любовь? — Папино лицо принимает сосредоточенный, можно сказать, учёный вид, как будто он сейчас начнёт читать лекцию. — Любовь — понятие многозначное и многогранное. Есть, например, любовь к Родине, любовь к своему делу, к природе, к детям…
— К жене! — оторвавшись от мытья посуды, подсказывает мама.
— Точно! К ней! — соглашается папа. — А ещё бывает любовь к колбасе, ну ко всяким сосискам-сарделькам. Некоторые мороженое любят. Кто-то любит книжки читать, кто-то — крестиком вышивать, или поспать после обеда, или, допустим, рыбалку. Ты, вообще, про какую любовь-то? Конкретизируй.
— А девчонки говорят, что это он влюбился.
— Кто влюбился?
— Ну Вовка же!
— Какой Вовка?
— Ну как же… который портфелем… и в спину толкает… и ещё кнопку на стул подложил…
— Кому?
Господи! До чего же папа всё-таки непонятливый, хоть и умный. Вон и мама давно уже всё поняла. Окончательно забыв про свою посуду, она смотрит на папу внимательно и слушает наш разговор.
— Ну так что, любовь это? Или нет?
— Понимаешь… Когда я учился, у нас вообще раздельное обучение было… ну, девчонки в одной школе, мы в другой… И вообще… откуда мне знать-то? Не знаю я про это ничего!
Вот так и обнаружилось: есть всё-таки кое-что такое, чего даже мой папа не знает. Потому что всего на свете знать не может никто.
Не знаю кому как, а мне с папой повезло.
Он у меня весёлый. Знает всё про космос, ракеты и звёзды. Любит черничное, брусничное, клубничное и вообще всякое варенье и маленькие пирожки — с грибами и луком. Ходит в поход на байдарке. И ещё он поёт хорошие песни.
— Какой большой ветер, — поёт папа, — напал на наш остров! С домишек сдул крыши, как с молока — пену.
Я дую на тёплое кипячёное молоко и представляю: остров, ветер, мы с папой спрятались в маленьком домике, прижавшемся к скале. Страшно!
— Не бойся! — смеётся папа и гладит меня по голове. — Я спою тебе другую песню.
Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,
Что из крыльев комаришки
Сделал две себе манишки,
И в крахмал, и в крахмал!
— Пап, что такое манишка?
— Манишка… ну… такой нагрудник…
— Как у малышей?
— Почти. Только его джентльмены под фрак надевают. Вместо целой рубашки.
— Зачем?
— Ну… — Папа пожимает плечами. — Может, у кого денег нет на целую…
— А ты джентльмен? — спрашиваю я папу.
Папа смеётся:
— Это ты у мамы спроси.
— А у тебя есть манишка?
Нет, у папы моего нету ни фрака, ни манишки. Только песни.
— Хочешь, про раджу спою?
Там, где Ганг стремится в океан
И так ярок синий небосклон,
Где крадётся тигр среди лиан
И по джунглям бродит дикий слон…
— Про раджу грустная… лучше «Утро красит нежным светом…»
— …стены древнего Кремля, — радостно подхватывает папа. — Просыпается с рассветом вся советская земля!
Папа поёт везде: дома — в ванной и на кухне, в лифте, в автобусе, на улице по дороге на работу. Иногда мне за него бывает стыдно. Не потому, что он поёт. А потому, что ведёт себя… хуже малыша в манишке, честное слово.
— Але-оп! — провозгласил на той неделе папа и жестом фокусника вытащил из кармана два билета в цирк. — Клоунов любишь?
Клоунов я люблю. И акробатов люблю. И воздушных гимнастов. И дрессированных мартышек и львов. И ещё я очень люблю свою маму.
— А почему билетов два?
— Потому что мама будет варить нам на обед борщ. И вообще… она цирк не того… не очень.
— Да-да, — подтвердила мама. — Я больше оперу. И балет. Идите-ка вы лучше вдвоём.
И мы пошли.
Всю дорогу папа громко пел:
С утра я рад, чего-то жду.
Ура, ура! Я в цирк иду!
Папа и правда радовался всё утро. Встал в полседьмого. Перебудил весь дом. Заставил меня сделать зарядку и съесть овсяную кашу. Маму — выгладить ему рубашку и завязать галстук. Сам-то он ничего не умеет — ни завязывать, ни гладить.
Потом надел новый костюм. Начистил до блеска ботинки. Мне велел вымыть туфли, зубы и уши. И вот…
С утра я рад, чего-то жду.
Ура, ура! Я в цирк иду!
Всю дорогу до цирка я крепко держала папу за руку. Боялась, вдруг он пустится ещё и в пляс. Искоса смотрела на прохожих, как они реагируют на его выступление. А папе до прохожих не было никакого дела. Он шёл и горланил без остановки:
Ура, ура! Я в цирк иду!
— Пришли уже, — сказала я папе.
Прямо перед нами вырос огромный белый купол. Вокруг гремела музыка. Крутились карусели.
— Билеты не забыл?
Я знала, что говорю. Папина забывчивость вошла у нас в поговорку. Он всегда всё теряет, пропускает, забывает: куртку в троллейбусе, сумку в метро, покупки на прилавке магазина. Я уж не говорю про мой и мамин день рождения.
— Где билеты-то?
На этот раз билеты оказались на месте — в кармане папиного пиджака. Видно, он просто забыл их забыть.
— Проходите, — сказала тётенька в бордовом жакете.
И мы прошли. Папа втянул носом воздух и зажмурился:
— Хорошо! Как в деревне!
Пахло слонами, опилками и сладкой сахарной ватой.
— А не ударить ли нам по мороженому? — спросил папа. — Или предпочитаешь сфотографироваться с обезьяной?
Я предпочитала ударить. В смысле — по мороженому. Мы протиснулись к лотку, сплошь заставленному вафельными стаканчиками. Из стаканчиков торчали разноцветные круглобокие шары: белые, коричневые, кремовые.
— Тебе шоколадное?
Себе папа взял сразу два: ванильное и крем-брюле.
— Больше всего люблю цирк из-за слонов и мороженого! — объявил папа, по очереди облизывая сливочные шапки. — Вкуснотища-а-а!!!
Папа чавкал, хлюпал, причмокивал и хрюкал от удовольствия. Откусывал то от ванильного, то от крем-брюле. Вгрызался в стаканчики. Подхватывал языком стекающие по вафельным бокам капли. В общем, вёл себя… как обычно.
— Не пойму, какое лучше. Вроде ванильное… Или крем-брюле… А может, оба…
Ванильное мороженое таяло стремительно. Крем-брюле не отставало. Сладкие липкие потоки текли ручьём: папе на руки, на пол, на лацкан его нового пиджака.
— Эх, я растяпа! — расстроился из-за пиджака папа и в сердцах взмахнул остатками крем-брюле.
Кусок мороженого шлёпнулся на подол моего нарядного платья.
— Вот видишь, к чему приводит жадность, — объяснил мне папа, пытаясь уместить два обгрызенных стаканчика в одной руке. Второй рукой он тщетно старался нашарить в кармане носовой платок.
— На, — я протянула ему свой, с кружевами и вышитой в уголке розочкой.
Дз-з-з-з-з-з-з-зын-н-н-н-н-н-нь!!! — прокатилось по всему цирку.
— Пора! — всполошился папа.
— Ку-у-да?! — загородила грудью проход служительница с зажатым в руке веером программок.
— У нас билеты! — Папа вновь принялся рыться в своём кармане, на этот раз в поисках билетов.
— С мороженым в зал нельзя!
— А что же делать?
— Ешьте здесь!
— Я не смогу! — честно признался папа.
Служительница равнодушно пожала плечами.
— Пойдём. — Я потянула папу за рукав пиджака.
— Куда? — удивился папа.
Я подвела его к урне. Папа обречённо вздохнул. Бросил печальный взгляд на размокшие и размякшие останки стаканчиков. Откусил напоследок.
— Сама-то своё доела!
Я отняла у папы мороженое, выбросила в урну. Подтащила к служительнице. Заставила купить программку.
— У вас какой сектор? — строго спросила служительница.
Папа долго хлопал себя по бокам и карманам. Охал. Клялся, что были, вот прямо только что…
Я вспомнила, что положил он их во внутренний карман. Оттянула полу его пиджака. Вытащила измятые билеты.
У нас оказался сектор Б.
— А здесь сектор Д.
— А может…
— Не может!
Мы обогнули чуть не весь цирк, убегая от оглушительно назойливого звонка. Коридор, по которому мы неслись, был длинный. Звонок — последний.
— Уф-ф-ф!!! — выдохнул взмыленный папа. — Успели!
Он осторожно пробирался вдоль ряда, безуспешно стараясь не отдавить чужие ноги.
— Ай! Ой! — кричали ему вслед. — Осторожнее!
Папа вежливо кланялся и прижимал к груди билеты.
— Ну вот! — сказал он и остановился перед женщиной в платье с кружевным воротником. Рядом с женщиной сидел толстый мальчик с вздыбленными ёжиком волосами.
Наши места были заняты.
— Освободите! — грозно сказал папа.
— С какой стати? — возмутилась женщина.
— У нас билеты!
— У нас тоже!
— Не может быть! — вскричал папа и сразу весь с головы до ног покраснел.
Мне стало как-то неловко. Я тоже покраснела и отвернулась, как будто я тут не с ним.
— Вот и дочка со мной! — ткнул в мою сторону папа. — Попрошу нам освободить!
Женщина молча протянула свои билеты.
— Хм-м-м… ничего не понимаю… — Папа вертел её билеты так и этак. — Восьмой ряд, первое место…
Бам-бам-бам! — грянули барабаны.